Обычные серые улицы, тени луж.
Навстречу мне поднимаются из ада.
Смущенный будто в Мулен Руж.
Я вижу, мне опять не рады.
Сытые, в благополучье их вера.
Сами травят себя дрянной жратвой.
И это яд страшнее веры в Люцифера,
Ведь это яд, даруемый собой.
Не трожь меня, не трожь... Не трожь...
Я не такой как вы, я вам чужой.
Не верю я в обыденности ложь.
Мы с вами рассечены красной межой.
Проявляются на негативе тени, я вижу,
Как отец вожделеет дочь, а наркоман
Плачет об умершем, о, как я ненавижу...
Насильник бросил жертву на диван...
Красные окна скрывают, тени крадутся,
Я открыл глаза, а люди зевают всласть.
Они просты, на всё всегда ведутся.
И им не страшно вниз упасть.
Я могу видеть, мои глаза открыты.
Я бегу по пути куда-то прочь.
По жилам как электролиты
Переливаются смятенье, ночь.
О, я мятежник, дождь не смоет
С губ бледных дерзкую улыбку.
И лёд меня не охладит, не успокоит,
Хоть под ногами страшно зыбко.
Навстречу мне поднимаются из ада.
Смущенный будто в Мулен Руж.
Я вижу, мне опять не рады.
Сытые, в благополучье их вера.
Сами травят себя дрянной жратвой.
И это яд страшнее веры в Люцифера,
Ведь это яд, даруемый собой.
Не трожь меня, не трожь... Не трожь...
Я не такой как вы, я вам чужой.
Не верю я в обыденности ложь.
Мы с вами рассечены красной межой.
Проявляются на негативе тени, я вижу,
Как отец вожделеет дочь, а наркоман
Плачет об умершем, о, как я ненавижу...
Насильник бросил жертву на диван...
Красные окна скрывают, тени крадутся,
Я открыл глаза, а люди зевают всласть.
Они просты, на всё всегда ведутся.
И им не страшно вниз упасть.
Я могу видеть, мои глаза открыты.
Я бегу по пути куда-то прочь.
По жилам как электролиты
Переливаются смятенье, ночь.
О, я мятежник, дождь не смоет
С губ бледных дерзкую улыбку.
И лёд меня не охладит, не успокоит,
Хоть под ногами страшно зыбко.